Мы стоим после демо под палящим солнцем, очередной японский фестиваль в самом разгаре, я, потный и възерошенный после боя, красивые люди вокруг, наши студенты, мой сенсей, его жена, небоскребы даунтауна в нескольких кварталах от нас, в одном блоке - вонючая Скидроу с тентами и матрасами бездомных и наркоманов.... Я нехотя пью чай со льдом, я постоянно тянусь к трубочке, это занимает меня, таким образом я могу слушать Санчеза и кивать. Мне интересно, очень интересно, я жмурюсь на солнце и не глядя чувствую, что сенсей смотрит на меня, наблюдает. Я больше не сжимаюсь в комок нервов под его взглядом, роли установлены, я знаю свою роль, и пока я на своём месте, мне не о чем беспокоиться. Моя зона комфорта широка, её границы зыбки, и теперь, чтобы вытолкнуть меня за них, нужно делать больше или иначе, совсем иначе.
Санчез так ненавязчиво, но настойчиво заговаривает со мной, и говорит, говорит... Он рассказывает о кемпо, о дзюзитсу, о том, как он 10 лет не занимался, в прошлом году вернулся и сломал лодыжку, как он преподает, как он собирается получать 3 Дан, и ещё что-то о самих БИ, о техниках и об уличных драках. О том, что он думал, что я буду там в четверг, а меня не было. Не было меня и в субботу, когда он приходил в наше додзе вместе со своим учеником, который уже давно тоже преподает...
Его сын, ему лет семь, показывает на мне два захвата. Я расслаблен и легко сгибаюсь, когда мальчишка выкручивает сустав. Где мои семь лет, боже ж ты мой... Наслаждайся, малыш. Сейчас ты себе и представить не можешь, как оно будет потом, всё сложнее и сложнее. тебе повезло, у тебя хороший отец, это видно по тебе. Бывают совсем другие дети - затравленные, озлобленные, печальные, со вселенской тоской в глазах.
Я стою посреди Лос Анжелеса, окруженный небоскребами бизнес-центра, бомжатником, маленьким Токио, и мне кажется, что я стою в центре мира, но на самом деле я понятия не имею, где я, и мне черттовски страшно. Никто в жизни не догадается. Расслабленная поза, прямая осанка, руки висят свободно, пальцы не теребят ни волос, ни лямки рюкзака, ни одежду. Я смотрю уверенно и спокойно, я искренне улыбаюсь, и походка моя легка - походка уверенного в себе, самодостаточного, счастливого человека. Это сталкинг, выслеживание себя. Я крепко стою на ногах, ничто не смущает и не беспокоит меня, и в то же время земля будто уходит из-под ног, и коренастая фигура Санчеза на расстоянии полуметра от меня - точка сосредоточения, которая задерживает меня у самого края пропасти.
Чем я вам так нравлюсь, почему вы хотите меня, чего вы хотите от меня? Вот она, пропасть, и шаги осторожны, но при чем тут это? Если ты так близко к пропасти, то ты УЖЕ безумен. Я не могу поверить, что со стороны кажусь совершенно обычным человкеом, частью толпы, таким же как иллиарды других, маленький мирок в огромном мире.
Ты не прочь бы узнать меня поближе. Мне хочется быть тибетским монахом и вселенской шлюхой одновременно, эта дилемма неразрешима и будет преследовать меня всю жизнь. Я чувствую себя как дома здесь, среди людей с раскосыми глазами, и там, кварталом ниже, где припаркована моя машина и у обоссаных стен страшных зданий сидят в полусне-полубреду "отбросы" общества, и дома, где тепло и можно хоть весь день просидеть, бедумно пялясь в экран ящика и подъедая всё, что лежит в холодильнике, и в стенах дорогой алма матер, и на заумных конференциях, и в ресторанах, где непременно нужно знать, какое вино пьётся вот с этим блюдом, название которого я в жизни не произнесу, и в стенах католической церкви, и в круге танцующих под африканские барабаны... Я всеяден. Всё это абсолютно реально и нереально одновременно, и я хочу сбежать к вершинам гор, где нет ничего этого, где только я, ветер, и небо.